Закопали*.

(*сленг. Пациент умер, несмотря на предпринятые меры)

Срочный вызов в Кировский поселок. Дед 90 лет, без сознания. Сегодня в бригаде фельдшера - Матвей и Настя. Настя работает недавно, но уже за старшего смены. Поселок от подстанции далеко, едем почти двадцать минут. Пробираемся по проселочным дорогам вдоль частных владений и я останавливаю машину возле забора добротного деревянного дома.  Нас уже ждут. Какие-то люди торопливо открывают ворота, впускают Матвея и Настю. Я остаюсь в машине один.

Такая вот работа. Летишь с сиреной, торопишься, нагнетаешь тревожность себе и окружающим, а потом – выполнил свою часть работы и все, просто стоишь и ждешь. И в ожидании, зачастую, проводишь больше времени, чем в дороге. Стараясь не думать о том, что там, в доме происходит, включаю сериал на смартфоне и устраиваюсь поудобнее.

Спустя некоторое время из дома появляется Матвей. Он с озабоченным лицом копается в ящиках, достает пакеты с физраствором, какие-то ампулы.

- Что там? – Спрашиваю у него.

- А, - он отмахивается.

- Дед тяжелый, умер вроде уже, но Настя его еще качает. Я ремку вызову, это их работа.

Матвей вызывает по рации реанимационную бригаду и, захватив с собой медикаменты, снова скрывается за воротами. Время тянется медленно. «Ремка», даже на полной скорости с сиренами, будет ехать до нас не менее двадцати минут. Хорошо если б они оказались бы где-то поблизости…

Проходит не менее четверти часа, прежде чем издалека начинает приближаться вой сирены и еще через пару минут, сверкая синими огнями, по улице подъезжает реанимобиль. Бригада из трех врачей с чемоданами в руках торопливо проходит в дом. За рулем «ремки» Саня. Он выходит из машины и неторопливо закуривает. Саня работает на реанимации уже давно, многого насмотрелся и поэтому даже не спрашивает, что там происходит в доме. Он выполнил свою часть работы – привез врачей, которые сейчас сменят фельдшеров и уже окажут более квалифицированную помощь. О которой нам с ним рассуждать вроде как и незачем.  Саня подходит, и мы разговариваем о чем-то незначащем.

Из ворот появляются Настя с Матвеем и садятся в машину. Саня уходит к себе, а я поворачиваюсь к Насте.

Они оба молчат. Настя сидит, глядя в одну точку. Потом она поднимает руку к глазам и разглядывает свои пальцы. Пальцы мелко дрожат. Она, продолжая разглядывать свои руки, говорит, ни к кому не обращаясь:

- А я ведь его вытащила… Я его вытащила. Он ведь там уже был. А я его вытащила! Представляешь, Матвей, я его вытащила! - Она смотрит то на меня, то на Матвея, глаза ее блестят.

- У меня такого ни разу еще не было! Чтобы вот так!  Я снова запустить его смогла! Он сам дышать начал! – Она возбужденно улыбается. Матвей согласно кивает:

- Да, здорово ты его! Ты бы лица родственников видела, когда ты его вместе с матрасом с кровати на пол стащила! У них глаза круглые были!

- Да конечно, как его качать то? Надо же на чем-то твердом, а кровать проминается!

- А рубаху порвала!

- Да не до рубахи было! Ты представляешь, я его качаю, а у него ребра хрустят. Я стараюсь нежно, легонечко, а они гнутся как веточки… Я ему, наверное, ребра переломала…

- А я думаю, чего ты ему перикардиальный удар не сделала… Ничего страшного, выживет – спасибо скажет.

Я завожу мотор и выезжаю со двора. Едем на подстанцию. Настя все никак не может успокоиться и они с Матвеем все пересказывают пережитое. У Насти блестят глаза, она в возбуждении повторяет:

- Я его вытащила! Все, он сам дышать начал! Невероятно! Представляешь, он умер, а я его с того света…

Пока ездили, стемнело. Подъезжаю к крыльцу подстанции, а там курят еще три девушки – фельдшера с других бригад. Настя включает музыку на магнитоле погромче, выпрыгивает из машины и начинает танцевать. Девчонки ее весело поддерживают. Четверо фельдшеров в синих робах медработников начинают танцевать на крыльце при свете фар. Я добавляю антуража – включаю проблесковые огни. Синие всполохи мечутся по крышам, мелькают огоньки сигарет, гремит музыка, девчонки танцуют весело и самозабвенно.

Уже под утро, под конец смены, я пересекся на подстанции с Саней - водителем с реанимобиля.

- Ну что, как там тот дедушка? – спросил я его, вспомнив вечерний случай.

- Какой? – сначала не понял меня Саня.

- Тот, дед с Кировского поселка то?

- А, - Саня махнул рукой.

- Наши его закопали…  - И молча повернувшись, побрел прочь.

Я молчу. Закопали. Вот так…

Нам снова дают вызов. Настя с Матвеем садятся в машину, говорят адрес…

Я завожу мотор и уже было открываю рот, чтобы рассказать им про нашего деда… но тут же, опомнившись, захлопываю его обратно.

Нет. Я не расскажу Насте об этом. Незачем ей это знать. Она сегодня человека спасла.

Закопали 2.

День закатился за полночь. Обычно уже в это время, те, кто вызывает скорую чтобы просто померить давление, уже спят и в это время вызова бывают чаще по серьезному поводу.

Вот и в этот раз, въезжаю в огороженный железным забором двор многоэтажки. Весь двор плотно уставлен машинами, еле протискиваюсь до первого подъезда, попутно прикидывая, как буду потом задом выезжать. Настя с Матвеем выходят – вызов во втором подъезде и Настя говорит:

- Пробуй как-то поближе подъехать, там, наверное, носилки будут, кардио повезем.

Они быстрым шагом уходят в подъезд, а я выхожу из машины осмотреться. Нет, я тут не проеду. Форд слишком велик для такого узкого проезда. Если и втисну морду, то обратно уже вырулить не получится, радиус поворота не даст… Да еще снег, колея… Придется стоять здесь. Гм.. А как носилки между машинами нести? Отъехать что ли? Сейчас и отъезжать то надо очень осторожно, вон как заехал вплотную почти… Ладно подожду, может, еще и не поедем никуда.

Но нет. Минут через пять двери второго подъезда открываются, и я вижу, что Настя с Матвеем ведут под руки грузного мужчину, в расстегнутой куртке. Я завожу мотор и подъезжаю так, чтобы дверь салона оказалась напротив прохода между машинами. Глушу мотор и бегу помогать. Пока я обежал машину и открыл дверь салона, они прошли уже половину пути. Я уже могу в свете фонарей разглядеть мужчину. Он толстый и невероятно бледный, губы синие, он прерывисто дышит и тяжело ступает, опершись руками на плечи Насти и Матвея. Увидев открытую дверь скорой помощи, он не отрывает от нее глаз, стремится к ней как к спасительному свету, он с трудом делает еще несколько шагов между машинами и, удерживаясь уже только за плечи фельдшеров, начинает заваливаться вперед. Они, почти падая, уже не могут его удержать в узком проходе между машинами, и он валится вперед, в открытую дверь салона, куда-то на пол между креслом и носилками.

- Скорее! Помоги нам его положить! Его надо поднять! – Кричит мне Настя.

Я через заднюю дверь прохожу в салон и хватаю мужчину за локоть. Он лежит на полу лицом, он силится поднять голову, хрипит, на губах у него выступает пена.

- Скорее! Скорее, его надо положить на носилки!

Мы втроем пытаемся вытащить его из узкого пространства между креслом и носилками, тянем за руки и куртку, но мужик тяжел и у нас ничего не получается. Он уже хрипит все тише и Настя, просунув через окошко руку в салон, хватает тангенту рации:

- Тонус, это 64-я!  Реанимацию нам, срочно! – она отбрасывает рацию, и мы снова пытаемся вытащить мужика на носилки. Одежда задирается, куртка соскальзывает, Матвей сдергивает ее с мужика и отбрасывает в сторону.

- Скорее, он умирает!

Каким-то невероятным усилием Матвею с Настей удается приподнять напряженное тело мужика, и я сажусь на пол так, чтобы он упал уже на меня, тогда я, обняв его за подмышки, смогу один вытащить его на носилки. Мужик заваливается на меня, лицом мне на плечо и я сжимаю его в объятиях. Пытаюсь его приподнять и в это время он, издав негромкий стон, выдохнул и вдруг обмяк у меня на руках. Он больше не дышит. Его тело расслабилось, потеряло упругость, и стало похожим на воздушный шарик наполненный водой… Я держу его, но он выскальзывает у меня из рук и из своей одежды. Я с трудом поднимаюсь и уже не церемонясь, хватаю его за запястья. Матвей берется за ремень штанов, и мы вдвоем еле-еле заталкиваем его на носилки. Тело мужика лежит ногами на изголовье, но это уже не имеет значения, Настя и Матвей начинают реанимационные действия, а я ухожу из салона, чтобы им не мешать.

- Выезжай за ворота! Надо чтобы к нам «ремка» смогла подъехать! – Кричит мне Настя.

Я сажусь за руль и завожу двигатель. На улице снегопад, темно, в зеркала мало что разобрать. Сейчас еще надо как-то выехать и не повредить это стойбище машин… Черт! Да у меня человек в салоне умирает! Решаю – если даже и зацеплю кого, останавливаться не стану, выеду и буду ждать ремку.

Но получается. Видимо адреналин в крови помогает – выезжаю задом быстро и без происшествий. А тем временем, в салоне, Настя с Матвеем пытаются вытащить с того света очередного пациента.

Реанимация приезжает через пару минут. Спецы отправляют Настю заполнять бумаги, а сами проводят обязательный комплекс реанимационных действий.

- Что там? – Спрашиваю у Матвея.

- Да все, умер дядька.

- Да как так-то? Он же сам до машины шел?

- Сердце у него закололо. Он скорую вызвал и на воздух, прогуляться вышел. Думал, на воздухе ему полегчает. Мы его в подъезде нашли. Сказал - сам идти может. Да какой там! Видел ведь. Инфаркт.

- А что спецы делают?

- Делают что положено по регламенту. Двадцать минут надо пытаться. А потом все, констатация и домой.

Через некоторое время врачи реанимации начинают собирать свои чемоданы. Все. Настя заполняет бумаги о констатации смерти. И что теперь?

- Теперь повезем в морг. Он же у нас в машине умер, нам и везти. – Хмуро отвечает Матвей.

Реанимация уезжает и мы, сев в машину, тоже молча, с невеселыми мыслями трогаемся в путь.  Городской морг находится в центре города. Ночь, снегопад, желтые фонари, на улицах ни души. Мы едем по ночным улицам. Говорить ни о чем не хочется.

Серое, мрачное здание городского морга. Подъезжаю к специальному входу для машин доставляющих тела. Железная дверь, за ней длинный наклонный коридор, по которому на каталках доставляют тела в подвал. Я выкатываю носилки из салона, разворачиваю их и толкаю вдоль по коридору. Тело на носилках Матвей укрыл покрывалом, и из под него торчат только ноги в грязных ботиках и неестественно бледная скрюченная кисть руки. Тусклые лампы, серые стены, каталка гремит колесами по бетонному полу. Внизу нас встречает сонный санитар с тележкой на колесах. Он убирает покрывало и равнодушно, не церемонясь, рывком сдергивает тело с носилок к себе на тележку. Забирает бумаги и укатывает в глубину подвала, а мы спешим наверх, на улицу, - воздух в морге спертый и с неприятным запахом.

Я сажусь в машину. Возвращаются Настя с Матвеем. Мы не разговариваем, Настя отзванивается диспетчеру, я завожу мотор и едем на подстанцию.

Город еще спит. Желтые фонари, серый снег, тишина… Где-то на востоке небо начинает понемногу светлеть – там зарождается новый день.

Сегодня какой-то мужик умер у меня на руках. Я даже имени его не знаю. И знать не хочу. Это просто работа. А это была обычная смена. Просто рабочая смена водителя  скорой помощи.

Саморазрушение.

Не знал я до работы на скорой помощи, что люди могут так пить. Ставить пьянку целью своей короткой жизни вплоть до саморазрушения.

Вызов – парень 24 года. Повод: болит живот. Приезжаем на адрес, квартира на первом этаже. Матвей смотрит на грязные, с облупленной на рамах краской, окна.

- У… циррозники… Сейчас еще и на носилках тащить придется.

Недовольно морщась, они уходят в подъезд. Через некоторое время Настя возвращается, берет мягкие носилки и говорит мне:

- Пойдем, поможешь. Там все чуть живые нести некому. Я закрываю машину и идем в подъезд. Из открытой двери квартиры тянет тяжелым смрадом никогда нечищеного жилища и застарелым перегаром. Коридор освещается болтающейся на двух проводах лампочкой. Вдоль стены свалка какого-то грязного тряпья, на полу, когда-то застеленному линолиумом – земля, с втоптанными в нее окурками. Стараясь не касаться лоснящихся от грязи стен, прохожу в темную комнату. Густая вонь никогда не мытого жилья, грязного белья, нечистот и варева… В комнате душно и влажно. Греются – воду кипятят, что ли? В углу на полу сидит грязный мужик, он спит, опустив голову на грудь. И мы, похоже, приехали не за ним. Мимо проскальзывает какое-то всклокоченное существо и каркающим смехом говорит, не обращаясь ни к кому:

- А я им говорила сегодня бухать не надо!

В комнате, в полумраке различаю какую-то, похожую на разложенный диван, груду возле которой стоит Матвей. Подхожу. На куче грязного тряпья лежит молодой парень. Он голый по пояс, негромко стонет и держится руками за живот. А живот у него большой, как у беременной бабы, круглый, весь в синих разводах, похожий на огромный синяк. Матвей расстилает рядом с парнем мягкие носилки.

- Давай, передвинем его.

Вдвоем мы перекатывает стонущего от боли пацана на носилки. Тем временем Настя уже сходила по соседям и вернулась с каким-то, согласившимся помочь, мужиком. Мы втроем берем носилки и тащим пацана на улицу, на свежий воздух.

- Как так то?? – поражаюсь я уже в машине.

- Ему же всего двадцать четыре! Выглядит на шестнадцать! У его еще и усы расти толком не начали! И все? Умрет?

- Дня два-три еще помучается и все. – Соглашается Настя.

- Цирроз. Вон какой живот то. А то, что молодо выглядит, так просто пить с детства начал, развитие затормаживается. Организм не развивается, а разрушается. Такие долго не живут.

Буквально на следующую смену опять похожий вызов. Теперь уже девчонка 25 лет. Выходит из квартиры сама, Матвей поддерживает ее под руку. Идет, держась за круглый, выпирающий живот. Молодое лицо, неестественная бледность кожи. Со стороны можно подумать, что она беременна на последнем сроке. Но мы знаем – цирроз и жить этой девочке осталось два, максимум три, дня. Вот так. Пришел человек в этот мир, попьянствовал и самоликвидировался.

Вызов к наркоману. Павел, тридцать пять лет. Повод – аллергия. Павел ждет у подъезда, курит. Он в куртке с капюшоном и его лицо замотано какой-то тряпкой. Он сам подходит к машине и говорит хриплым голосом:

- Ща, подождите, покурю.

Мы не торопимся. Я разглядываю Павла в зеркало заднего вида. Мне не видать его лица, оно замотано, но я обращаю внимание на его руки – они в белых хозяйственных трикотажных перчатках. И сквозь белую ткань перчаток проступили красные пятна - кровь. Настя приглашает Павла в салон, тот выбрасывает окурок и садится в кресло. Я поворачиваюсь, чтобы через окошко разглядеть пациента. Павел осторожно стягивает перчатку и убирает тряпку с лица. Его кожа вся покрыта струпьями и язвами. Руки, как лапы какой-то странной ящерицы, покрыты чешуей отслаивающейся кожи и из трещин сочится алая кровь. Подбородок и шея покрыты багровой чешуей с мелкими капельками крови.

Настя осматривает пациента.

- Паша, ты, когда в последний раз кололся?

Тот качает головой:

- Да дня два или три уже не употребляю! Но это не из-за этого! Я ж чистый герыч беру. Не жалею денег. Только чистый беру, ага… Просто аллергия какая-то…

- Паша, СПИД? – Спрашивает Настя.

- Ага. – Согласно кивает тот.

- Гепатит? Цирроз?

- Да, гепатит. А цирроза нет! Нет… - Чуть ни радостно рассказывает Паша.

- Понятно. В больничку поедешь?

- Дак поеду. Как мне с этим то… - Паша поднимает покрытую струпьями окровавленную руку.

Этот Паша потом умер в больнице, я интересовался у знакомых медсестер его судьбой. Да уж. Судьба.

Мне часто кажется, что наркотики и алкоголь придуманы высшими силами, чтобы регулировать численность человеческой популяции. Все эти люди могли жить, но их нет. Они умерли.

Судьба.

Сегодня на смене парни фельдшера -  Матвей и Саша. Матвей за первого, поступает вызов, и он читает карточку вызова.

- Так-с… Девушка. 28 лет… Обострение геморроя.

Парни переглядываются, и Матвей читает дальше:

- Угу.. Инвалид ДЦП (детский церебральный паралич) и… гм.. беременность 28 недель. И это… Саня, она еще вдобавок ко всему немая.

Саша задумчиво чешет подбородок:

- Э… немая с ДЦП? А как она сообщила, что у нее обострение геморроя?

- Вот, написано, вызвала мать. Она и сообщила.

- Знаешь, думается мне, что там не геморрой вовсе. Поехали, посмотрим.

Приезжаем на адрес, фельдшера поднимаются в квартиру. Я, как обычно, остаюсь в машине смотреть на смартфоне сериал.

Спустя какое-то время из подъезда появляется группа людей. Они несут на стуле скорчившуюся и стонущую девушку. У нее неестественно согнуты ноги и большой живот. Я быстро выхожу из машины и открываю дверь салона. Матвей с Сашей аккуратно перекладывают девушку на носилки, она мычит и мотает головой.

Я сажусь за руль, Матвей остается с пациенткой, а Саша садится в кабину и начинает лихорадочно листать справочник.

- Что с ней? – Спрашиваю я у него.

- Роды у нас! Преждевременные роды! – Отвечает Саша, листая методичку.

- И куда мы ее?

- Куда, куда… Вот бы знать еще! В перинатальный центр? В патологию в девятку? Куда таких возят то? Я ни разу не сталкивался! Давай, выезжай, пока, сейчас по дороге разберемся! У нас срочный!

Я завожу мотор, включаю мигалки, и выруливаю на дорогу. В любом случае, хоть перинатальный, хоть патология, ехать в сторону центра. Я стараюсь объезжать ямки и торможу на лежачих полицейских – беременную, главное – не растрясти, а то родит в машине. А этих лежачих полицейских наделали, - ужас просто сколько, не разгонишься.

Тем временем Саша, так и не разобравшись, по рации запрашивает центр.

- У нее 28 недель! ДЦП!

- И что? - Отвечает рация голосом главврача.

- Противопоказания какие-то есть? Патология?

- Нет, в карточке течение беременности в норме.

- Раз в норме – везите в обычный роддом. Ни ДЦП, ни немота, ни ранний срок – не являются патологией беременности. Это обычные нормальные роды. Везите в ваш роддом.

Я слышу ответ и сразу сворачиваю на улицу ведущую к роддому. Мы несемся по улице под завывание сирены и машины, заслышав нас издалека, разъезжаются в стороны и прижимаются к обочинам. Я пролетаю перекрестки на красный свет, мысленно благодаря пешеходов оставшихся стоять на переходах и пропускающих скорую. Все-таки народ у нас правильный. Сколько работаю, ни разу не было случая, чтобы меня с мигалками и сиреной кто-то не пропустил. Даже сквозь плотные пробки удается пролезть – водители прижимаются, съезжают на обочины, но всегда пропускают машину скорой помощи. Каждый понимает, что эти синие огни и ревущая сирена – не от хорошей жизни. Кто-то сейчас в опасности, кого-то надо спасать.

Разогнавшись, выезжаю на площадь, по обычному маршруту и только тут понимаю, что площадь закрыта. Сегодня день города, праздник, дороги перекрыты временными заборами и на площади море людей – там скоро начнется концерт. Я торможу возле молодого лейтенанта ДПС в парадной форме, опускаю стекло и кричу ему:

- Нам в роддом! Как лучше?

Тот, на секунду замешкавшись, хватает висящую на плече рацию и начинает что-то быстро в нее говорить, попутно показывая мне рукой, чтобы я съезжал на закрытый забором тротуар. Там уже двое дпc-ников из оцепления, разбирают одну секцию забора и оттаскивают ее в сторону. Я выезжаю на безлюдный тротуар и быстро проезжаю до другого конца площади. Там меня уже встречают еще двое бойцов с разобранным забором и мы, по кратчайшему маршруту уезжаем в роддом.

Многие врачи, поработав на скорой помощи, и уйдя потом в поликлинику на прием, все-таки возвращаются обратно. Скорая помощь это призвание, это судьба. Работа на скорой дает необыкновенный спектр ощущений и эмоций. Фельдшера скорой помощи видят мир как он есть, без фальшивых оберток и прикрас. Когда речь идет о спасении жизни весь мир становится пластичным. И они в силах менять его. Они вхожи в хижины и дворцы, им открыты любые двери самых закрытых предприятий, и самых важных кабинетов. Для них не существует запретов и правил дорожного движения, их пропускают безоговорочно, им не нужны пропуска и связи. Любой человек станет на их стороне и окажет любую посильную помощь. Скорая помощь сражается со смертью и помогает рождению жизни. И им позволено все. И они могут вот так, спасти чью то жизнь и, приехав на подстанцию, танцевать при свете фар. Они все могут.