– Дурак, какой ты дурак… – Чиганов присел на корточки рядом с пленным. – Ты хоть понимаешь, что тебе лет пять точно светит? Пленник молчал.– Ты куда вертолёт угонять-то собирался, дебил? Мужик отвернулся.
– Боевиков насмотрелся, Шварценеггер грёбаный? – не унимался Чиганов.

Было что-то такое в этом мужике, отчего Юрий Иванович упорно оттягивал звонок в милицию, хоть и держал сотовый телефон на изготовке.
Обычный мужичонка, таких по деревням пучками собирай. Из разряда «кость да жила – в них вся сила», сухой, до худобы, но жилистый, зараза, втроём вязали и еле справились. Вот добрых минут десять танцы нанайских мальчиков устраивали. Это его-то орлы!
– Ты где служил? – спросил Чиганов, не надеясь на ответ.
Но мужик отозвался вдруг:
– В желдорбате…
– Ну, а мы в ВДВ, разницу просекаешь?
– Он думал, что мы тут ученики из местной школы, – подал голос Сёмка Зяблицкий, – пришёл с «пукалкой», и мы – лапки вверх.
– «Пукалкой»? – обиделся захватчик за вполне внушительную двустволку. – Я из этой «пукалки» медведя валил.
– Вот! А пристрелил бы кого? – ухватился Чиганов. – Ведь это ещё плюс десятка.
– Она не заряжена, – буркнул мужик.– Патроны забыл купить? – хмыкнул Зяблицкий.– В кармане лежат, с обоих стволов. Не на охоту шёл.– Ясно, – Чиганов встал и сунул сотовый в карман. – Повернись, развяжу, и чеши домой… Будем считать, тебе солнце голову напекло.Мужик даже не пошевелился. Сёмка аж взвился:– Иваныч, а он завтра снова нажрётся и опять придёт вертолёт угонять?– Так он трезвый.– Может, обдолбанный? – заметил молчун Колька Сорокин.– И не обдолбанный. Ты чего на поле-то попёрся? Полетать захотелось? Чиганов сам поднял сухонького пленника и ослабил узел.

Мужик даже не попытался уйти, качнулся назад, прижавшись затылком к брусовой стене здания деревенского аэродрома, запрокинул голову. Только кадык на тощей шее дёргался.– Ну, звездуй отсюда, Гагарин, пока не передумал, – скомандовал Чиганов.Мужик глянул устало, и лицо его мучительно передёрнулось. Губы заплясали. Мужичонка шумно втянул носом воздух, резко и громко. И вдруг по заветренному, какому-то кукольному, точно составленному из нарочито мелких деталей личику, покатились слёзы. Чиганов усмехнулся: перетрусил мужик всё же...

– Иди, – толкнул в плечо захватчика. – Не стану я никуда заявлять, понял? Все мы, бывает, тупим… Бывает…И опять удивился тому, что жалеет мужика, будто это не он полчаса назад пытался приставить к башке Чиганова двуствольную «Тулку». Уж как-то слишком отчаянно он дрался, даже когда завалили, уже когда от злости ногами по рёбрам прошлись. Вывернулся, как уж, и вцепился в Колькину ногу. Слишком уж… Будто не он на них, а они налетели толпой из-за угла и грозили отнять всё к чёртовой матери. Жизнь, деньги, кошелёк и честь мужскую в придачу.

Да и потом – не походил мужичок ни на пьяного придурка, ни на беглого зэка. Короче, ни на одного из тех, кто теоретически мог захватить старенький МИ-2 Авиалесоохраны. Больше-то кому она нужна? Винтокрылая машина образца 1982 года, выработавшая давным-давно свой лётный ресурс. Потому, собственно, её и закрепили за отрядом, что на большее, чем плановые облёты, она не годилась. Прикрепили и забыли. Хотя Чиганова это вполне устраивало: с двух кормушек зарплата – и родной Аэрофлот платит, и лесоохрана. Да и его это МИшка, напару пришли в авиацию, напару, наверное, и уйдут. Вот даже сейчас, всех загнали в Иркутск – там тайга горит, а их оставили тут, вроде – что с вас взять, старичьё? Хоть ребят выделили. Но, не дай бог, полыхнёт заповедник, и что им втроём делать? Бывший аэродром, а теперь посадочный пункт даже не охранял никто с тех пор, как отсюда убрали последние самолёты. Вон и взлётка вся давно травой поросла. Хорошо, что МИшке, в общем-то, пофигу, где садиться. Не Боинг.

Чиганов выбил из пачки сигарету, подумал, вытащил и вторую.– На, покури. Сказал, не будем заявлять, не чуди так, я ведь тебя мог прибить запросто. Ты местный, стало быть?
Мужик жадно затянулся. Сигарета нервно заплясала в руке.
– Местный... Из Окатовки…Тут в тридцати километрах…
– Так тебе домой, что ли, надо было? – встрял Сёмка. – На автобус опоздал?
Чиганов махнул рукой, и Сёмка смолк. А налётчик торопливо ответил:
– Нет-нет, домой не надо, я на машине… Мне… на Чёрное озеро надо. Вы же летаете там? Мужики говорили. А мне бы до озера, а оттуда мы и пешком.
– Кто – «мы»? – растеряно спросил Чиганов, хотя стоило бы поинтересоваться, а за каким чертом ему понадобилось это озеро?
– Не мне, не мне, жене надо… Надо, мужики. Во, как надо! – изработанная, сухая ладонь рубанула по горлу – Мужики!
«Террорист» разом вдруг обрёл потерянную живость и вертелся, заглядывая в глаза поочерёдно то Чиганову, то Сёмке, то Кольке- молчуну.

–Черное озеро? – присвистнул Чиганов,

– А ближе твоя жена места для купания не могла найти?
Сёмка так и прыснул, но ни Чиганов, ни Колька даже не улыбнулись. Мужик смолк, прерванный на полуслове эти звонким, беззаботным хохотом. Ситуация была то ли комичная, то ли трагичная... Непонятная ситуация. Лезть с ружьём на троих мужиков, угонять вертолёт ради того, чтоб бабу в тайгу свозить, на Чёрное озеро? Нет, озерцо, конечно, реликтовое... Чиганов вспомнил этот чернильный пятак высоко в горах. Туда даже на вездеходе не допрёшь, нет дорог-то. А потом – буферная зона заповедника. Через неё, как через границу. Хотя пешком можно, но это трое суток, не меньше, туда и трое обратно, тяжко но, чёрт возьми, пять лет жизни? Ради чего? Он так и спросил незваного гостя. Мужик отвернулся.

– Иваныч, так бабы разные бывают. Если моя чего-то захочет, я тоже могу угнать, убить, ограбить. Проще отсидеть, чем с ней воевать? – веселился Сёмка.
– А ты с чего решил, что Чёрное озеро – наш участок? – спросил Чиганов у тяжко замолчавшего мужика и торопливо добавил: – Да, звать тебя как?
– Иваном, – и вдруг вцепился в руку. – Вы погодите ржать, вы послушайте. У нас сына вот привезли...
Он сглотнул, точно собираясь с духом и вытолкнул резко:
– В цинковом гробу. Зимой, значит. Старшего, Кольку.
Иван умолк, приглядываясь, стоит ли дальше продолжать.
– Ну…– развел руками Юрий Иванович, хотел добавить, что-то общее, мол, соболезную. Но Иван продолжил сам, торопливо, сбивчиво.
–Значит привезли. А моя Нинка замолчала. Как узнали, так и замолчала. Нет, она говорит, когда растормошишь-то, но так – молчит, лежит и молчит полгода уже и не ест, только когда я покормлю. С похорон, значит, так и лежит. Я сперва думал, пройдёт, погорюет. Ну, ещё же вот Зинуля у нас и Олежек… А она замолчала. И, понимаешь, тает, как снег весной, серая вся и прозрачная, уже фельдшер наша сказала, что не может ничего сделать. Видишь – и так сколько-то в больнице держали, капельницы ставили. Но там у них омээс эта, больше нельзя держать... Я забрал. А где Зинулька ещё покормит, что-то съест из её рук. И всё лежит...

– К психологу её надо, а не в тайгу, – вырвалось у Чиганова.– Да не слушает она психологов, повернется к стене и молчит. Хотели в психушку забрать, я не дал, по телеку видел, что там они с людьми творят… Может, и зря, может, хоть бы овощем жила, а так... Вот она всегда, знаешь, весёлая была и такая боевая...
Иван улыбнулся давнему, видать, воспоминанию и очертил в воздухе округлые формы былой фигуры жены.

– А вчера я её в баню носил, в ней веса – как в баране, сорок, может, килограмм или меньше. Куспешка вот надоумил, мы с ним нынче белковали вдвоём. Он хакас, Куспешка. Он все обычаи свои знает…Он мне, что, значит, курмесы тянут в нижний мир, в ад по-нашему. Душа её срослась с душой сына, вот эти курмесы и волокут её. И примета такая есть, что надо в Чёрном озере окунуться... Оно, видишь, как раз ворота в их ад охраняет. Ну, в нижний мир. Окунётся и станет вроде как своя для курмесов, они её видеть не станут, или, не знаю, может, забудут. Курмесы – это черти по нашему, – торопливо пояснил Иван.

– Знаю, – кивнул Чиганов и протянул вторую сигарету. – Слышал эту байку. Ну вот умоется, и что – сорок кэгэ прирастёт? Мужик, ты ж вроде русский? Веришь в эту хрень? Живая вода, ага!

Чиганов щелкнул зажигалкой раз, другой, не было огня. Отшвырнул прочь. Захлопал по карманам комбеза в поисках запасной.
– Взрослый мужик! Её к врачам надо, а он в сказки верит. Вертолет угнать… Дурында-а-а!

– Да я во всё верю уже, – зыркнул вдруг глазами Иван, яростно зыркнул, и оскалился, как-то не хорошо, демонстрируя неожиданно крепкие крупные зубы. Рука метнулась в верх и зарубила воздух, точо выстраивая слова в четкие каленые фразы
– Сын сначала. Потом вот Нина. Я везде, везде, в больнице – омэс, в церковь свечки ставил… Бабки умывали… Бесполезно.
Махнул рукой. Лицо его вновь задёргалось, как в судороге. Чиганов отвернулся. Отчего-то вспомнилось, как сам возил к шаману больную мать. Только шаманы рак не лечат… Нет, ничем он помочь не мог, хотя жаль его, жаль, и всё понятно. Когда вода с головой накрывает, не то что за соломинку, за собственную тень ухватишься

– Я-то думаю: и что наше начальство так полюбило на Чёрное озеро летать? – задумчиво произнёс Сёмка. – А чертей к чертям тянет...Летают. В прошлом месяце раза три возили. Или четыре?
Чиганов покосился на парня. Это – да. Сколько раз возил начальство на рыбалку туда. Рыбалка там знатная, рыба сама на крючок лезет. Хотя они и удочки не брали, так – попить, погулять. Рыбу им уже готовую флягами грузили. Но на то оно и начальство, ему всегда можно больше, чем таким вот Ванькам...

– Мужик, ты хоть представляешь, что нам за несанкционированный полёт будет? – тихо выдавил Чиганов.– Это же не такси, тут каждый вылет регламентирован. Уволят и на заслуги смотреть не станут.
– Я знаю, что будет. – Иван потёр кисти рук так, будто их только-только освободили от верёвки. – Я и думал, чтоб вас не выперли, думал – сам. Покажите мне как и что, я разберусь, я к любой технике с детства… Скажите, угнал. А я сам, сам долечу.
– Чего?!!! – вырвалось из трёх глоток. – Чего ты хотел? Са-а-а-а-м?
Иван виновато улыбнулся.
–Да мне только показать, я бы махом, мне какую хочешь технику.
– Ива-а-а-н, – Чиганов расхохотался, уже ничуть не сдерживаясь. – Ну, что за простой вы народ! Ты хоть раз в кабине вертолёта был?
–Да нет, я же дереве…– Идём, – Чиганов толкнул замешкавшегося Ивана к вертолёту.И пока шли к серой огромной стрекозе сквозь некошеное поле, привольно разлёгшееся на месте поля лётного, пока топали по единственно уцелевшей рулёжной дорожке к посадочной площадке, тяжело молчали, каждый в своих думках. Не замечая, как на почтительном отдалении следуют две молчаливые фигуры. Выбор у Чиганова был непростой, но делать-то его надо.

– Ну, вот... – распахнул он дверь . – Смотри. Иван глянул и замер. Нет, он видел по телеку много раз эти вертолёты, и над своей головой наблюдать их приходилось, но отчего-то представлял, что в кабине будет что-то очень похожее на его КамАЗ. Ну, или, может чуть посложнее, как на новых грузовиках. Но приборов было куда больше: ручки, лампочки, рычаги, непонятные тумблеры и переключатели. На нескольких панелях сразу, на руле, или не руле. Как назвать-то странное это приспособление, похожее на торчащую из пола фигурно выгнутую палку с рифлёной рукояткой? И ещё сбоку, на стене кабины, даже где-то чуть ли не на потолке. Их было уж как-то слишком много, неизмеримо много…
Попятился, ссутулился принимая на плечи и всю тяжесть и последних долгих дней и тех, что еще предстоят.
Чиганов хмыкнул:
– Что? Показать, вертолётчик? Ты что же думал, что МИ – это совхозный грузовик: две педали и руль?

– Три, – пробормотал Иван. – Простите, мужики, простите! – И рванул вдруг куда-то по взлётке почти бегом, неловкий, маленький, сутулый.

– Стой! – рявкнул Чиганов, разом понимая, что повезет он его, вот повезет и всё. И почему – не спрашивай. То ли потому что простить себе не мог , что мать ещё и в Бурятию не свозил. Там говорят ламы чудеса творят. А то ли в пику тем, кто, как извозчика его гоняют, за глупостями в общем-то. И керосин не считают, да и его за человека тоже.

– Догони его! – крикнул Сёмке.
– Иваныч, – Колька-молчун тронул начальника за плечо, – дед мой в сорок седьмом самолёт угнал, когда моей бабушке рожать приспичило, а можно было только на самолёте с прииска вылететь, дед же всю войну лётчиком прошёл. Ну, и угнал... И керосина хватит. Право на экстренный вылет есть…
– Посадили деда? – перебил Чиганов
– Нет. Даже трибунал оправдал. В сорок седьмом – весомо повторил Колька.
– Ну, если даже трибунал. – он распрямился, ощущая, как щекочуще льется в душу азарь, веселая злость и забытое уже желание, взять и перевернуть мир, хоть для одного человека…

– Еле вернул, – сообщил Сёмка, цветя в тридцать два крепких белых зуба, – сайгак, бля, необученный.
Иван переминался с ноги ногу, внимательно изучая дорожку.
– Жена у тебя где? – Чиганов качнулся с пятки на носок и обратно. Была у него такая привычка в минуту тяжкого решения
–Что? – мужик вздрогнул и как-то испуганно посмотрел на Чиганова.
– Жена твоя где?
– Так в машине, спит. Ей фельдшерица укол поставила, сказала: часов на шесть, если сильно не тормошить. Теперь уже на три…

– Носилки нужны? Иван разом просветлел и вновь засуетился:
– Да я так, так быстренько на руках, быстренько... Там весу, весу совсем ничего.– Так неси… Не верю я во всю эту ерундистику.– Да ты не верь, не верь… А я , мужики, я отработаю! Вон хоть обкошу тут всё. У меня трактор, роторка, я махом. Тут всё у вас, тут же заросло, а? Опять, смотрю, шифер просел, могу крышу перекрыть, стропила, видно, подгнили. С того края столбы у огородки...– Ты это заметил, пока в меня целился? – осадил Чиганов, неприятна ему была эта приниженная суетливость.– Могу и деньгами. У меня тысяч двадцать есть, я вот с рейса сейчас, я отдам. Я бы сразу, да сказали, что без толку к вам. Подневольные вы.

– Двадцать, – хмыкнул Чиганов, – двадцать, брат, это только за посмотреть. Но насчёт «всё тут скошу» – это хорошо, принимается.– Посмотрим, что там за сокровище, – подмигнул он Сёмке, – из-за которого на срок идут.Но Сёмка шутки не принял и ответил серьёзно:– Сколько у них детей? Двое? Пойдёшь тут...

На Нину Чиганов всё-таки взгляд бросил, когда уже долетели. Восковое лицо выглядело нехорошо, не из-за болезни, а само по себе: большой рот, резко вздёрнутый нос, острые скулы, туго обтянутые пергаментной кожей, и в вырезе халатика – тоненькая, почти цыплячья шейка с выпирающими ключицами.

– Выболела она, – виновато объяснил Иван, перехватив этот мимолётный взгляд.Чиганов почему-то смутился. И посмотрел не на Ивана, а на озеро. Вода, встревоженная лопастями вертолёта, рябила и морщилась, была прозрачная у берега и тёмно-синяя, почти чёрная, к центру…

– Мы всех курмесов на уши поставили, – пошутил Чиганов.– А сверху оно точно чёрное, – невпопад ответил Иван, покрепче перехватывая дорогую ношу.– Так говорят – вулканического происхождения. В смысле вот... – Чиганов махнул рукой. – Бывшее жерло. Иван огляделся недоверчиво: пологие каменистые склоны, бархатно-зелёные торжественные кедры и сосны.

– Ты уложи её, вон там, выше – навес. – И пошёл вперёд, мучаясь, что теперь станет свидетелем не пойми почему казавшейся ему интимной сцены: «Как он её искупать думает?»

Под просторным высоченным навесом пристроили Нину на широкую лавку. Странно, но она даже не проснулась.– Добудишься?– Да, уж теперь добужусь. – стащил с себя видавший виды свитер и сунул под голову жены.

Замолчали. Чиганов протянул сигарету. Иван благодарно кивнул.– Может, и в самом деле был вулкан… Видишь, озеро ведь в макушке горы почти. – Произнёс, чтобы хоть что-то сказать Юрий Иванович.– Куспешка говорил что-то такое: отец-гора, мать-гора. Не помню точно. – Мужичок задумался.

– Вроде как разозлился отец-гора на детей и стал огнём жечь. А Ымай – это вроде нашей Богоматери, залила гнев молоком. Или Умай. Они её по разному зовут.– Если б молоком, было бы Белое, – возразил Чиганов.– Так почернело от горя, сколько его тут утопили...

– Может, и твоё утонет. Ладно, Иван, там, – Чиганов мотнул головой куда-то в сторону уходящих склонов, – на той стороне смородишник хороший. Пойду внукам наберу. Да и парни своим наберут… Через час обратно…

Иван удивлённо вскинул брови и хотел было сказать, что не может тут смородишника быть, до речки ещё пилить и пилить… Но понял, что Чиганов это и сам знает.

Присел на лавку рядом с женой и осторожно тронул её за плечо.– Нина, – тихонько позвал.Она не шелохнулась. Иван прислушался: дышала она спокойно, еле слышно, но дышала. Появилась у него такая странная привычка слушать ночью её дыхание.

– Нина... – повторил опять.И горько подумалось, что хоть сейчас, может быть, отсыпается… Сколько лет вот такого шёпота хватало, чтобы она тут же поднялась шумная, говорливая, сильная и пошла, пошла что-то делать, смеяться, шутить, ругаться. А что? И такое бывало. Всегда ему казалось, что уж как-то слишком её много.

–Тише ты! Тише! – орал тогда…Кто бы знал, что так ждать будет даже не голоса, а слабого стона? И ведь всегда считал, что Нинка у них – командир, что это он сляжет, а её ничто не возьмёт, ни чума, ни холера, ни сибирская язва. Так и говорил, да все так говорили… А вот же…

– Нина-а-а-а... – тряхнул чуть сильнее, собирая слова, выстраивая их, вчера-то вроде условились обо всём, и утром ещё раз ей обсказал, но вспомнит ли?

Нина сонно шевельнулась, он с минуту смотрел, как дрожат ресницы, потом встал и побрёл вдоль берега. Куспешка говорил: «Надо берёзу найти…Чалама повяжешь» – Должна там берёза быть. Нащупал в кармане три тряпочки. Всё – как учил Куспешка: зелёную, синюю, красную. Что это значит сам не знал. И что-то сказать надо. Он постарался вспомнить слова, но не смог, и брёл теперь по берегу, вспоминая мягкий будто плеск лесного ручья, но такой чужой язык. Берёза сама в глаза кинулась. Не обманул Куспек: старая, увешанная тысячами тысяч выгоревших лент- чалама. Чудно, что новых было не очень много, но они особенно ярко выделялись на общем, утратившем цвет, фоне. Само дерево, казалось, не выдерживало этой тяжкой ноши чужих надежд и чаяний и болезненно согнулось к самой воде.

Иван вытащил и разгладил на ладони заготовленные лоскуты. Нет, не вспомнил слов, а ведь что-то же говорил там Куспек... «Умай, Эмай, изен, алгыс…?» – Нет, только обрывки…– Ну, здравствуй, мать. – Только и сказал, потом добавил: – Помоги, если можешь.
И закрепил поверх чужих желаний – своё нехитрое. И вдруг перекрестился.– Господи, прости…У самых ног вода пошла рябью. И опять застыла. Тяжёлая, как жидкое стекло. Иван зачерпнул ладошкой и удивился: тёплая! Вроде Куспек говорил – всегда холодная, в любую жару… Умыл лицо. И как-то всё стало просто и ясно. Почти бегом рванул к Нине, бережно неся влагу в ладонях. Что там осталось-то? На донышке, даже не брызнул, отёр лицо жены мокрой рукой:

– Вставай, вставай, соня!Она открыла глаза лениво, нехотя, пустые, уже привычно-пустые. И неожиданно села, удивлённо озираясь вокруг, на мгновение будто становясь той, прежней.

–Ты что? Ты что? – забормотала. – Привёз? Привёз ?– Привёз, мужики согласились.– А-а-а-а-а... – протянула и опять опустилась на неудобную лавку. – Назад-то как? Могилка одна там.

– Да вон, вон вертолёт-то, видишь?– Вертолёт, – повторила она эхом. Но даже головы не повернула. Будто каждый день приходилось летать.– Ты вставай, пошли потихоньку.

– Куда?– Так в озеро! Помнишь, говорил: надо с головой окунуться. Пошли, а то держись за шею. Он наклонился, подставляя худую жилистую шею.

– Купайся… – отозвалась Нина. – Я тут. – И отвернулась по привычке к стене, но не было стены, сразу за навесом – рядно, плотно вставала тайга. Нина села на лавке и вздохнула:– Сама пойду. И спросила в никуда:– Зачем?

– Ну как? Обычай такой, примета… Надо. – опять начал Иван. Но она не слушала, поднялась и слепо побрела к берегу озера. Он шёл сзади и боялся, что споткнётся, не дойдёт, но она упрямо шла, как ходят заводные игрушки. Прямо и прямо, как дома, когда требовалось дойти до бани или до стола, если Зинуля звала поесть. Не глядя, не замечая, что под ногами и что вокруг.

– Ну, вот… – выдохнул Иван с облегчением, когда остановилась у самой кромки волн. – Ты халат сыми. Мужики далеко ушли, кто увидит? И сам потянул через голову футболку.– Тихо тут как. – услышал. Нина опустилась на каменистый берег:– Ты иди, иди… И подумала очень явственно: «Умереть бы тут». Была в этом мёртво-молчащем лесе, шорохе волн какая-то особая благодать. Лечь бы у берега и никогда не открывать глаза. Вот если бы сейчас кончилась жизнь, как бы хорошо было… Она не вспоминала ни похорон, ни живого Колю, ничего. Прошлое кончилось вместе с письмом. А будущее всё было там, за невысокой оградкой кладбища. Да, на могиле, было почти так же тихо. И так же спокойно, как здесь. Тянущий комок не отпускал, но боль становилась другой, совсем другой, она успокаивала, потому что она и есть дорога к покою. Когда боли станет так много, что сердце лопнет, настанет покой. Будет Коля… Единственное будущее, которое есть у всех… Надо просто подождать. Пару раз ей уже казалось, что вот-вот и она успокоится. Но всегда появлялся Иван, тормошил, поднимал, что-то спрашивал.

– Нина, – Иван присел рядом, – пойдём. Ну, вот верить или не верить – тебе и решать, но ты не для меня, для Зиночки сделай, для Олежки… Зиночка… Олежка… Коля… Беленький мальчик с распахнутыми глазами, долгожданный первенец, он бежал к ней, чудилось, что рядом, и голос... Нет, не басовитый, а детский лепет, тот первый, самый сладкий, и смех. Она не видела его, но знала, что он бежит и совсем рядом. Что уже близко. И было хорошо слышать этот голос, и зачем Иван что-то говорит ей…? Умер не Коля, все умерли… А Коля бежит, бежит… Только б в одной оградке похоронили. Только это и было важно.

– Ваня… – она приподнялась на локте. – Ваня, там у Коли место рядом… Туда меня положи… Привези, если здесь. А ты иди, иди купайся…

– Что? – Иван застыл. – Что? Положить? Припомнилось вдруг, как крался он к этому вертолёту, как будто оглох и ослеп, как будто нет другого света, только это железяка. Ведь на зону был готов, на зону. Да что она? Хоть разбиться к чёртовой матери. А тут – рядом положить? Дни эти тошные, серые, липкие. Страх, всегда страх, за неё, за детей. Никто его не спрашивал, а ему-то как? Как он-то пережил? Ведь и он тоже сына потерял? Сына! И зло ощутил лишь одно желание: что было сил ударить в это измождённое лицо и бить, бить, бить, пока всё не кончится.

Мутная кровь, не пойми откуда взявшаяся в тихом Иване, вдруг жарко поднялась… До звона в ушах… Яростным рывком сгрёб на груди халат, голова её беспомощно мотнулась… Волна обдала босые ноги холодом. Иван вздрогнул, показалось – на лёд наступил…

– Да пошла ты! – заорал. – Пошла ты! И рванулся к озеру. Едва забрёл по пояс, сразу размашисто поплыл, взбивая ещё прозрачную гладь, туда – к чернильно-синему пятну, где, как говорил Куспек, дна вовсе не было. Там ворота в нижний мир? Да нате вам, курмесы, живую душу, жрите, суки-и-и-и, жрите…

Ширилось чёрное пятно, расплывалось, казалось, захватывало и поглощало… И в самом центре его привиделось, что и в самом деле нет под ним ничего, только чернота, не зря же оно Чёрное, это озеро. Куда ты летел, Ванька-дурак?Иван замер над бездной, встал свечкой и, как в детстве, ухнуло в груди страхом, и ушёл с головой. Достать эти ворота, будь они неладны, дотянуться...
Сотни ледяных пальцев вцепились намертво, скрутили дикой болью, ступни, икры, колени, потащили туда, во тьму, вода рванула рот. Стиснул зубы.

«Господи, Нина!» – обдало горячим. Заработал руками, вкладывая всю силу, отчаянно противясь рвущейся воде, собирая воедино остатки сознания и дыхания... Вырвался! Вырвался, крикнул:

– Спасаа-а-а-ай! – вцепилось сто курмесов. Корёжило ноги, выворачивало.– Ымай! Ымай! – Откликнулось эхо, стократно множа крик.Качнулась старая берёза.

Нину как в плечо кто толкнул.– Не свой сон спишь, девка! – как мать в детстве, давно… И матери уже нет…

Вскочила. В озере отчаянно бился Иван, то всплывал, то уходил, голова появлялась и исчезала, словно кто-то тянул обратно. И жуткий страх, выворачивающий душу наизнанку, даже не ударил, а пронзил:– Ваня-я-я-я! – заметался крик меж склонами.
Боясь на миг упустить белёсый круглый «поплавок», пошла к озеру, с какой-то нечеловеческой, дикой тоской понимая, вот исчезнет родная голова и всё… Всё и нет уже за этим «всё» ни тишины, ни покоя, ни Коленьки, только Черное озеро.
Вода обожгла. «Держись, Ваня, держись». Поплыла сперва неловко, а после уже не чувствуя слабости, да ничего, кроме страха не чувствуя, яростно быстро, по-мальчишечьи вразмашку. Она ведь всегда наравне с мужиками всё и стреляла, и работала, и плавала.
Вода льдом, а по лбу пот. Гребла, гребла, всё туда, где миг назад показывалась светловолосая голова мужа…

Вот тут, тут он где-то под ней. Зажмурила глаза, но тут же распахнула, нельзя закрывать – не увидит. Нырнула, и в глаза – тьма, в ушах – гул, волны ли, кровь ли, бубен ли бродит. Стучит, стучит гулко Иван, задыхаясь, уже не увидел, почувствовал: к ней, туда, к Нине.
«Мать, мать…помоги» мелькнуло. Какая мать? Нина? Пресвятая Дева? Чужая Ымай?Рванулся, подхватил снизу Нинку. Через силу шевеля уже губящими ногами, отяжелевшими, непокорными, вытолкнул. Но она вцепилась намертво в волосы: не отпустить, не отпустить, только бы вытащить! Потянула за собой. «Живи. Живи. Живи», – ухало сердце, как шаманский тюр, как колокола. Иван хрипнул:
– Пусти… Сам…
И плыли слепо, не понимая, а плывут ли? Казалось вечность плыли, держась лишь тем, что чувствовали друг друга, понимая, что ни на миг нельзя им оторваться друг друга, нельзя, иначе уйдут, утянут курмесы… Туда, где тьма и чернь.

Перед лицом качнулось что-то. Ветки, ветки... Ухватился. Выбрался, вытащил… Или она вытащила? Упали без сил, дико свело лёгкие. Закашлялся, выплёвывая воду, до рвоты выталкивая её прочь…

– Ваня, Ваня, – всхлипнула Нина и ничего сказать не могла, и пошевелиться не могла… Только всё твердила своё:

– Ваня, Ваня… Живой, господи, живой!– Живой... – отозвался. Перевернулся на спину. Прямо перед лицом качались ветви священной берёзы…– Ноги свело…
Нинка кинулась, впилась пальцами, размять – остановил. Она подползла и улеглась рядом, прижимаясь лицом к костлявому плечу.

Чиганов их не сразу разглядел, а когда увидел, расхохотался:– Гляди, загорают, голуби! Парни поддержали дружным гоготом.

Нина поднялась, стягивая на груди мокрый халат… «Надо же глазищи какие» – подумал.
– До вертолета дойдёте?
Она кивнула. И обернулась на мужа.

– Битый битого везет, – бросил Чиганов негромко, наблюдая, как бредут эти двое к вертолету: она ли держит мужа, он ли её.

– Главное везёт. – так же тихо ответил Колька - Наверное, есть что-то в этом озере, кроме рыбы...
– Я и тебе воды набрал Иваныч, – хохотнул Семка.– Завтра на ковер дернут, покропишь … курмесов.
– Против наших только царская водка, – отшутился Чиганов.
О завтрашнем дне думать не хотелось.

©Наталья Ковалёва